Как известно любому любителю творчества Михаила Булгакова, роман «Мастер и Маргарита» существует во множестве редакций, и одной из самых ранних, и самых проработанных его сцен — самое начало, Патриаршие пруды, члены Массолита, встречающие на аллейке загадочного иностранца. Каждая фраза, каждый поворот разговора переписывались писателем многократно, и одна из самых «старых» — слова Воланда о завтраке с Кантом, которая, как помнит читатель, вызывает изрядное удивление двух друзей-литераторов. Но удивляются они вовсе не тому, чему нужно, до конца не понимает роли этой фразы и доверчивый читатель. Любой биограф Канта (изначально я это узнал у Арсения Гулыги) пишет о том, что великий Кёнигсбергский затворник никогда не завтракал, считая утренний приём пищи вредным для здоровья. То есть, Воланд при любом раскладе не мог присутствовать на том памятном завтраке, и его собеседники, по крайней мере Берлиоз, вполне могли бы это знать. Он врёт им, куражась и издеваясь над ними, и эта линия, линия постоянного лукавства Воланда и в речах, и в поступках, встроена в роман с самого начала.

Воланд — отец лжи...

Несмотря на то, что роман «Мастер и Маргарита» иной раз признаётся одним из самых переоценённых произведений русской литературы, его культовый статус неоспорим. Булгаков принадлежит к той категории классиков, что занимает важное место в массовой культуре, из десятилетие в десятилетие кочует тренд: щеголять своей «культурностью», гордо называя своей любимой книгой «Мастера...». Пушкиным у нас скорее гордятся, чем читают, экранизации Льва Толстого многочисленны, но большая их часть малоизвестна широкой публике... а вот Булгаков (как и почитаемый им Гоголь, кстати) очень любим мейнстримом — прошлогодняя оглушительная премьера «Мастера и Маргариты» Михаила Локшина говорит сама за себя.

Михаил Булгаков всегда рядом с нами, и тем страннее кажется нам его жизненный путь, в котором главной бедой была невозможность реализовать собственный талант, сказать свой слово. Многие русские классики познали прижизненную славу, но Булгакову было суждено умирать с ощущением, что современники не смогли его понять, не услышали, не захотели услышать.

В чём же загадка его судьбы? Что слышим мы, люди дня текущего? Правильно ли мы понимаем этого человека? И правильно ли его понимает Алексей Варламов?

Автора весьма объёмной книги о Булгакове мы хорошо знаем. В прошлом году я писал эссе об одной из его биографических книг, посвящённой Алексею Николаевичу Толстому. Томик ЖЗЛ с красочным подзаголовком «Красный шут» был выстроен, по сути, вокруг одного единственного, главного вопроса: почему «граф» Толстой продался? Поиск ответа на него рефреном проходит сквозь всю биографию «Алихана Бострома», что существенно упрощает авторскую задачу... по всей видимости, подобная авторская стратегия выстроена Варламовым ещё в процессе создания его первой ЖЗЛ-биографии — «Пришвин». Какой же вопрос можно задать Михаилу Булгакову? Об этом — ниже.

Но сначала — о предыстории этой книги. Она была создана по заказу «Молодой гвардии», после нескольких удачных опытов публикации Варламову предложили восполнить очевидный пробел в серии «ЖЗЛ», где не хватало биографии самого загадочного советского классика. Писатель, несмотря на всю сложность поставленной задачи, согласился, и со свойственным ему перфекционизмом создал весьма объёмный, почти тысячестраничный том. Надо отдать Варламову должное, он весьма скрупулёзен в подборе фактологии, впрочем, масса материалов уже была к тому времени опубликована, интервью близких, друзей и просто современников расшифровано, изрядный корпус документов научно апробирован, да и первопроходцем наш автор вовсе не был.

Надо сказать честно — написать биографию Толстого всё же было более прострой задачей, по крайней мере, она хорошо укладывается в выверенное автором направление. Её простота заключается в том, что «красный граф» был носителем очень конкретной жизненной стратегии, подчинённой внешним обстоятельствам. У него была цель — богатство и признание, и ей он подчинял свой писательский талант, порой извиваясь, как уж на сковородке, подогреваемой костром прошедшей Революции. Булгаков не таков. Варламову тяжело работать с материалом, поскольку наш писатель был очень непростой личностью: с одной стороны, очень открытый, до абсурда, с другой же — скрывающий в душе обширный уголок, запертый на множество амбарных замков.

Отсюда и разница между «Алексеем Толстым» и «Михаилом Булгаковым». Варламов старается следовать внешней, событийной канве биографии писателя, но она не до конца способна отобразить, к недоумению автора, жизненный путь её героя.

Для того, чтобы осознать творческий путь Булгакова, нужно находится не только в контексте его жизни, контексте воспоминаний современников и своей эпохи, но и интеллектуальной биографии. Варламов же пытается смотреть на него теми же глазами, что и на Толстого — как на человека, ищущего тёплого места в жизни, эдакого «джентльмена в поисках квартиры». Но, что несказанно удивляет автора, творческий путь Булгакова никак не может вписаться в рамки планомерного подстраивания под обстоятельства этой суровой жизни. Несмотря на талант и широкий круг знакомств, успешен он не был, и при жизни не добивается признания и успеха. Некоторые былые приятели Михаила, маститые писатели, даже не упоминают его на страницах своих подчас довольно объёмных мемуаров, тот же Юрий Олеша. Современники не предполагали, что драматург второго эшелона, автор стабильно отвергаемых театрами пьес, бывший фельетонист, писавший в стол никому не нужный в советской действительности роман о дьяволе, станет культовым писателем для будущих поколений. Для Варламова Булгаков, как и многие из персонажей его биографических книг, человек Серебряного века, с их стремлениями к ниспровержению идеалов и переосмыслению застывших канонов, с их зачастую неприкрытым мистицизмом. Но с другой стороны, Михаил Афанасьевич сформировался в иной среде, не входил в дореволюционные писательские тусовки, вроде знаменитой ивановской «Башни», никогда не вступал в философские дебаты новоиспечённых мистиков, как Белый или Мережковский. Его становление как писателя происходило в 1920-е, начиная с фельетонов в «Гудке» и работая над «Белой гвардией». Скорее, он человек пост-серебряного века, зревший среди его осколков.

Наш самый надёжный источник — его произведения, полные тонкой иронии, отсылок и метафор. Варламов, как филолог, мог бы немало извлечь из них, тщательно проанализировать перекрестные отсылки и скрытые метафоры, игру образами, смыслами и символами, благо, эта работа в этом направлении уже давно ведется исследователями. Конечно, в книге присутствуют филологии экскурсы, иногда очень ёмкие и глубокие — к примеру, очень неплох анализ пьесы «Дон Кихот», оригинальной авторской интерпретации романа Сервантеса.

Но автор не отвечает на фундаментальные, мне кажется, вопросы, которыми задаёшься при знакомстве с его творчеством: — почему Мольер? — почему Мастер? — почему, наконец, Сталин? Наиболее важные фигуры в творческом универсуме Булгакова, они появляются у Варламова как бы между делом, являются персонажами-функциями, в особенности несчастный французский драматург. Фигура Мольера, безусловно, очень важна для Булгакова, его образ неоднократно всплывает в его произведениях, он видел в нём нечто важное для самого себя. Варламов, в общем-то, следуя традиции, считает все эти образы следствием рефлексии взаимоотношений с властью.

Поэтому Варламов уделяет этому вопросу так много места — бесшабашные выходки Булгакова с сексотами НКВД, его письма непосредственно руководству партии, откровенные рассказы о «белой» части своей биографии — кажется, он напоказ отказывается мимикрировать, нарочито был собой. Булгаков вообще брезгливо относился к беспринципности, продажности и приспособленчеству. Как всегда, автор тщательно подбирает фактологию, полемизирует с Мариэттой Чудаковой в вопросе о «службе» Елены Сергеевны в органах, однако оставляет в стороне, на мой взгляд, самое главное. Отношения Булгакова с властью отдавали чем-то большим, чем обыденное приспособленчество или «внутренняя эмиграция» — они несли в себе некое сакральное основание. Именно поэтому, наравне с Мольером и Воландом, третьей важной фигурой в художественном «универсуме» Булгакова является Сталин. Само собой, не реальный, земной человек, генсек Иосиф Джугашвили, а именно воплотивший в себе черты абсолютного монарха владыка. Варламов, в отличие от многих исследователей, отдаёт себе отчёт, что «Батум» не был простой коньюнктурщиной, попыткой прорваться в писательский «синклит». Он неоднократно пишет о монархизме писателя, но что было в его основе. Причём монархизм его не был простым и одномерным — вспомним, как изображается король в «Мольере». Людовик, Воланд и Сталин — цепь «сильных мира сего», они являются осью некоего сакрального единства, они воплощают в себе «самое само» власти.

Вполне возможно, Варламов прав, отмечая тот факт, что знаменитый звонок Сталина Булгакову состоялся именно в Страстную пятницу, но я бы развернул его тезис по иному. Возможно, писатель интерпретировал этот факт как скрытое послание, и, со временем, создал свой ответ — сначала в виде писем генсеку, позже появился и «Батум» («Пастырь»). Вполне вероятно, что в ней зашифровано какое-то «подмигивание», предназначенное только «красному монарху», что, по мнению драматурга, он обязательно должен понять. Проблема ждёт своего толкователя...

Итак, в центр своей книги Варламов ставит не анализ конкретных произведений, и, значит, как и в случае с биографией Толстого, был поставлен фундаментальный вопрос, красной нитью идущий от начала до конца этого немалого тома.

Михаил Булгаков и его отношение к вере. Почему Булгаков отвергал православие — таков фундаментальный вопрос, поставленный Варламовым в центр книги.

Варламов подчёркивает, что Булгаков никогда не отказывался от своего духовного происхождения, несмотря ни на что. Стало быть, писатель совершенно осознанно отходит именно от церкви. Истоки богоотречения он видит не в семье, как некоторые исследователи, а в его уникальном складе ума, что с ранних лет выражалось в мировоззренческих и психологических конфликтах с окружающими, особенно с домашними, продолжал он споры и в более поздние годы, со старым другом отца, протоиреем Глаголевым, кроме того, он активно полемизировал и со своими друзьями-семинаристами, некоторые из которых под его влиянием отказались от духовной карьеры, будущий писатель выражал своё презрительное отношение и к обрядам, к примеру, к венчанию. Пренебрежение церковной моралью, к примеру, выражено в том, что он собственноручно делал два аборта своей первой жене, Татьяне Лаппа, которая после этой процедуры никогда уже не могла иметь детей. Булгаков, короче говоря, выбирает уход от Бога, выбираясь из ограниченности влияния божественного начала, но он попадает под власть судьбы.

Есть ощущение, что Варламов проводит красной нитью утверждение, что непростая творческая судьба Булгакова является следствием его вероотступничества, и поражение всех его жизненных стратегий связывается с именно с наказанием Божьим. Те дороги, которые желал торить Булгаков, ему закрывала сама судьба.

Булгаков был обречён на отпадение от веры, поскольку он был писателем от Бога. Пусть даже он отпал от веры, считает биограф, но сердцем он постоянно стремится к ней. Он заблуждался, но искал Свет... Не узковат ли такой взгляд? Варламов смотрит на Булгакова глазами православного христианина, а с такой позиции его мировоззрение может быть только одним — заблуждением, на фоне Абсолютной Истины. Но до самого конца, до самых последних своих строк (как в «Дон Кихоте») Михаил Афанасьевич полемизирует с ортодоксальной христианской доктриной. Его мировоззрение, что хорошо видно в «Мастере и Маргарите», куда более сложное, мистическое (фраза «я писатель мистический» вряд ли просто поза). Континуум, в котором существуют Воланд, Иешуа и иже с ними, откровенно не христианский, главным образом потому, что в нём нет ни следа Бога, Абсолюта. «Мастер и Маргарита» — история, в котором не было «Воскресения». Я бы отверг дихотомию христианское / демоническое, мне кажется, Булгаков вообще пытался выйти за рамки христианского универсума с его церковным догматизмом, вновь вернуться в рамки мифологического сознания. Можно предположить, что он старался сделать своё сознание внехристианским, отвергая православное мировидение, и тогда для исследователя, придерживающегося его, мировоззрение Михаила Булгакова лежит за гранью понимания.

Проблема Варламова в том что он недостаточно глубок и интеллектуален, он попросту не может постичь в полной мере сложный интеллектуальный «бэкграунд» Михаила Булгакова, ему не хватает ни знаний, ни смелости подлинного познания, чтобы попытаться не просто скрупулёзно воссоздать жизненный путь писателя, но — что ещё важнее! — постараться понять его. Булгаков, как и его кумир Гоголь, мучительно пытался сказать что-то очень важное, как говорится, поэт должен быть уверен, что его слово изменит мир. Но кто сможет понять, как именно?

Если резюмировать, то книга Алексея Варламова, безусловно, во многом удачна, и как базовая обзорная книга-биография она ненамного хуже широко известного труда Мариэтты Чудаковой, правда, та больше места уделяла творчеству писателя, что ставит её книгу немного выше «ЖЗЛ-ки». Неудачна она в другом плане: Варламову его персонаж явно не по плечу, Булгаков слишком сложен в своё мировоззрении, и некоторые его произведения представляют из себя сплошные загадки, которые ещё долго будут разгадывать пытливые исследователи.